Начну с воспоминаний. Не с истории и концепции нишевой марки L’Artisan Parfumeur и не с легенды о создании ароматов из одной партии сырья, а с рассказа о трудном детстве.
Детство у девочки Кати было не столько трудным, сколько сопливым. Самая толстая карточка в поликлинике, простуда раз в две недели и сопли, сопли, сопли …. До 15 лет девочка Катя практически не дышала носом, не знала как пахнет мир и пахнет ли вообще. Учителя жаловались на плохую память у ребенка. Оно и понятно, легко ли слепому запомнить дорогу, а глухому — песенку?
В 15 лет проблема с насморком была решена радикально (способ не универсальный, подробности малоприятны). Но с теми запахами, которые большинство людей уже успело забыть, Катя знакомилась как в первый раз. Какие-то из этих запахов и ассоциаций, вызывающих их в памяти невосполнимы, например, Катя так никогда и не узнает как пах новый красный портфель 1 сентября 1978 года. Сам механизм связки запаха и сопровождающих его предметов и событий, запущенный слишком поздно, работает необычно, непредсказуемо.
К чему эта пространное вступление? Когда-то, уже, можно сказать, давно я совершила великое множество безуспешных подходов к ароматам L’Artisan Parfumeur. И ни-че-го. Рука ни разу не дрогнула, пальцы не сжались в хватательном порыве. Все мимо. Все не про меня. Чуть позже сам автор концепции — Лапорт в интервью или статье (не помню) объяснил почему. Артизаны задуманы как призраки тех ассоциаций, которых у меня нет и быть не может. Я воспринимаю их только умом, к сердцу им путь заказан, а ключ потерян.
Fleur de Narcisse как и все остальные Артизаны был неоднократно опробован, не воспринят и забыт.
Серо-мыльный, с жесткой сухой зеленью и прогорклым маслом, он был таким ровно до того дня, когда фея с синими ногтями принесла флакон и поставила почти у меня под носом, а хрупкий миниатюрный эльф чуть промахнулся, брызгая из флакона, случайно задев меня.
И время по-киношному замерло. Я видела висящие в воздухе микрокапли. Они были плавны как стрелы в китайском боевике со спецэффектами. Организм съежился от предчуствия неминуемого получасового отмывания Нарцисса жидким мылом в сортире кафе. Вдруг стрелы-капли не долетев до кожи взорвались ледяным фейерверком цвета и света. Камни заговорили.
Серо-бурые камни никелевого карьера в окрестностях реки Черемшанки ранним апрельским утром, когда крошечные экскаваторчики и шестидесятитонные белазики еще не копошатся, не ползут по спирали к центру земли, когда покой бирюзового зеркала озерца на дне карьера ничто не нарушает. Все еще спит. Проснулся только ветер, линялая тощая весенняя белка и странные путешественники, которых зачем-то занесло в это время года в это покинутое Хозяйкой Медной горы место.