Муха села на варенье, вот и все стихотворенье. Хотите утонуть в густом сиропе? Вам сюда. В этом сиропе уже плавают роза с флердоранжем, ирис и невероятное количество мускуса. А кажется, будто плавают сливы. Цветы в сумме дают фруктовость, которой там на самом деле нет. Похожее превращение есть в Narcisse Noir Caron, только там флердоранж с мускусом прикидывается виноградом.
Невероятная ядовитая сладость Унгаро проникает повсюду, даже выстилает ноздри изнутри. Избавиться от нее невозможно. Достаточно одной капли. Унгаро будет преследовать вас сутками. Не дай бог попасть на одежду — пара стирок не спасет.
Через пол часа слипания всего и вся в сиропе обнаружится табачная крошка, кедровая кора и, к сожалению слишком мало острого зеленого кориандра. Он мог бы оттенить сладость, но силенок не хватает.
Год рождения 1977, снят с производства, автор неизвестен. Не понимаю, как этот парфюм может у кого-то закончиться? Тем не менее, за ним гоняются поклонницы, запасают впрок. Сумасшедшие тетки 🙂 Не прикасалась к нему лет 5. Решилась нанести на кожу, обнаружив, что содержимое атомайзера напрочь испарилось. Осталась последняя капля. Теперь эта последняя капля добивает лошадь.
Парфюм дня Chanel Beige
Прекрасный морозный день! Беж хрустальный, очень светлый и тонкий сегодня. Ханука! Две пропущенные серии Хауса, высокие каблуки, новые джинсы, букет фиолетовых гвоздик, Sheridan`s и авокадо с креветками в приятной компании. А напоследок не совсем трезвый ангел с очень искренним и своевременным комплиментом. День как короткий, но очень добрый фильм.
Парфюм дня Chanel 22
В честь дня рождения Эрнеста Бо мой самый любимый его парфюм. Белое на белом. Покой и опасность. Cегодня 22-я особенно сухая и трескучая, как замороженный брют для маэстро.
Opium YSL
Давным давно, когда я была еще маленькой девочкой, живущей в стране развитого социализма и жесточайшего дефицита, моя тетя, работавшая в Шереметьево-2, прислала духи. Мне и сестре по крошечному флакончику. Сестра — человек шустрый, поэтому имела возможность выбрать. Мне осталось то, что осталось. Ей Opium, мне Fahrenheit. Плевать, что мужской, тогда любым хорошим духам были рады. Я его искренне любила. Но к сестрициному Опиуму тоже прикладывалась. С восторгом, как говорится, и трепетом.
Вязкий, волнующий, взрослый. В нем действительно было что-то наркотическое и алкогольное. Духи для плохой девочки? Не знаю. В нем была сила, которой не обладают порочные существа, сбившиеся с пути. В Опиуме не было разрушения и саморазрушения. Мощная чувственность при наличии ясного ума и внутреннего стержня. Восточная томность без гаремных излишеств. Игра света и тени, рыжий шелк и синий бархат.
Но все это в прошедшем времени. Современный Опиум стал криклив. Будто живую концертную запись оцифровали, вычистили, задрали верхи, сгладили низы. Он стал плотнее, между нотами не просунешь и иголку. И он перестал дышать.
Опиум, который я помню и максимально близкий к нему, который прислала из солнечного Лос-Анджелеса Даша (образец №1) начинается с легкого вздоха. Будто по пробкам, ноябрю, грязи и сырости едешь, потом идешь, сворачиваешь, спускаешься по темной скользкой лестнице, распахиваешь дверь и оказываешься в жарко натопленной комнате, где полумрак, смеющиеся и уже не совсем трезвые люди, знакомые лица. Кто-то забирает твое сырое пальто, добрый человек протягивает стакан глинтвейна, друг прикуривает сигарету. Расслабься, здесь все свои, здесь тебе рады. Это потом, спустя часа два дым и гремящая музыка утомят, в виски вобьется гвоздь и станет нечем дышать. Захочется сбежать обратно в ноябрь. А пока — маленький праздник без повода. С которого ты волен уйти.
Единственный Опиум, который я люблю и могу выносить (не носить, а именно выносить) — старенький выпуск геля для душа и крема для тела. Даже духи в микродозе быстро утомляют. Не хочу разнашивать, привыкать, приучать себя. Пусть все останется как есть. Опиум в воспоминаниях, я — здесь и сейчас.