Начну с воспоминаний. Не с истории и концепции нишевой марки L’Artisan Parfumeur и не с легенды о создании ароматов из одной партии сырья, а с рассказа о трудном детстве.
Детство у девочки Кати было не столько трудным, сколько сопливым. Самая толстая карточка в поликлинике, простуда раз в две недели и сопли, сопли, сопли …. До 15 лет девочка Катя практически не дышала носом, не знала как пахнет мир и пахнет ли вообще. Учителя жаловались на плохую память у ребенка. Оно и понятно, легко ли слепому запомнить дорогу, а глухому — песенку?
В 15 лет проблема с насморком была решена радикально (способ не универсальный, подробности малоприятны). Но с теми запахами, которые большинство людей уже успело забыть, Катя знакомилась как в первый раз. Какие-то из этих запахов и ассоциаций, вызывающих их в памяти невосполнимы, например, Катя так никогда и не узнает как пах новый красный портфель 1 сентября 1978 года. Сам механизм связки запаха и сопровождающих его предметов и событий, запущенный слишком поздно, работает необычно, непредсказуемо.
К чему эта пространное вступление? Когда-то, уже, можно сказать, давно я совершила великое множество безуспешных подходов к ароматам L’Artisan Parfumeur. И ни-че-го. Рука ни разу не дрогнула, пальцы не сжались в хватательном порыве. Все мимо. Все не про меня. Чуть позже сам автор концепции — Лапорт в интервью или статье (не помню) объяснил почему. Артизаны задуманы как призраки тех ассоциаций, которых у меня нет и быть не может. Я воспринимаю их только умом, к сердцу им путь заказан, а ключ потерян.
Fleur de Narcisse как и все остальные Артизаны был неоднократно опробован, не воспринят и забыт.
Серо-мыльный, с жесткой сухой зеленью и прогорклым маслом, он был таким ровно до того дня, когда фея с синими ногтями принесла флакон и поставила почти у меня под носом, а хрупкий миниатюрный эльф чуть промахнулся, брызгая из флакона, случайно задев меня.
И время по-киношному замерло. Я видела висящие в воздухе микрокапли. Они были плавны как стрелы в китайском боевике со спецэффектами. Организм съежился от предчуствия неминуемого получасового отмывания Нарцисса жидким мылом в сортире кафе. Вдруг стрелы-капли не долетев до кожи взорвались ледяным фейерверком цвета и света. Камни заговорили.
Серо-бурые камни никелевого карьера в окрестностях реки Черемшанки ранним апрельским утром, когда крошечные экскаваторчики и шестидесятитонные белазики еще не копошатся, не ползут по спирали к центру земли, когда покой бирюзового зеркала озерца на дне карьера ничто не нарушает. Все еще спит. Проснулся только ветер, линялая тощая весенняя белка и странные путешественники, которых зачем-то занесло в это время года в это покинутое Хозяйкой Медной горы место.
Serge Lutens Un Bois Sepia
Камфорное дерево не растет в гуще других деревьев, словно бы сторонится их в надменной отчужденности. При этой мысли становится жутко, в душе родится чувство неприязни. Но ведь говорят о камфорном дереве и другое. Тысячами ветвей разбегается его густая крона, словно беспокойные мысли влюбленного. Любопытно узнать, кто первый подсчитал число ветвей и придумал это сравнение.
Первый вдох сделать непросто как в горах, в разреженном воздухе. Но воздух этот чист и сочен как древесный сок, жесток как волокна, защищающие рыхлую сердцевину, горек как тонкая зеленоватая кора молодых веток.
Кипарис-хиноки тоже чуждается людских селений. Он так хорош, что из него строят дворцы, «где крыты кипарисом кровли крыш у трех иль четырех прекрасных павильонов». А в начале лета он словно перенимает у дождя его голос. В этом есть особая прелесть.
Древесного сока так много, что кажется, будто вся жизнь дерева вытекает сквозь пальцы. Жесткость отходит на время, уступая место прозрачной печали.
Туя-каэдэ невелика ростом. Концы листьев, когда они только-только распускаются, чуть отливают красным. И вот что удивительно! Листья у нее всегда повернуты в одну и ту же сторону, а цветы похожи на сухие скорлупки цикад.
Сок и смола сочатся свквозь толстую бурую кору и капают в опавшую пожелтевшую хвою, на отполированные дождем и ветром оголенные мощные корни, скатываются шариками в пыли. Через сотни тысяч лет эти шарики могут стать янтарем.
Асунаро — это кипарис. Не видно его и не слышно о нем в нашем грешном мире, и только паломники, посетившие «Священную вершину», приносят с собой его ветви. Неприятно к ним прикоснуться, такие они шершавые. Зачем так назвали это дерево — асунаро — «завтра будешь кипарисом»? Не пустое ли это обещание? Хотела бы спросить у кого-нибудь. Мне самой смешно мое ненасытное любопытство.
Камфарные ноты щиплют нос, древесная труха скрипит на зубах. Запах уплотняется и багровеет как солнечный диск на закате. Отдельные ноты утрачивают свой уникальный характер, голос, ритм. В этом нет больше необходимости. Они поглощены.
Дерево, которое зовут белым дубом, прячется всех дальше от людей, в самой глубине гор. Видишь разве только его листья в те дни, когда окрашивают церемониальные одежды для сановников второго и третьего ранга. И потому не скажешь о белом дубе, что он поражает своей красотой или великолепием. Но, говорят, он может обмануть глаз, такой белый-белый, словно и в летнее время утопает в снегу. И чувствуешь глубокое волнение, когда его ветка вдруг напомнит тебе старинное предание о том, как Сусаноо-но микото прибыл в страну Идзумо, или придет н апамять стихотворение Хитомаро.
Цвет, свет, влага, вкус перенасыщенны, где-то совсем рядом с пределом чувствительности. Но после всякой кульминации наступает успокоение. Дыхание выравнивается, остаются горечь и смолистое тепло. Начало и конец палки. Крути ее как хочешь.
Угасая, запах снова возвращается к тому, с чего начал — к жесткости. Но жесткость эта иного происхождения. Это уже не молодое упругое дерево, а старая сухая пластинка палисандра, способного кружиться в воздухе как лист бумаги, испещренной иероглифами.
Веерная пальма не слишком хороша на вид, но она в китайском вкусе, и ее, пожалуй, не увидишь возле домов простолюдинов.
Сэй-Сенагон
Comme des Garcons Series 3 Incense
Не писала о ладанной серии раньше, в тот год, когда она вышла. Смущал повышенный ажиотаж, отвлекали чужие мнения. Год не прикасалась, чтобы поймать свежие и максимально свои ощущения.
Эту серию иначе называют «Храмы мира». Avignon, Jaisalmer, Kyoto, Ouarzazate и Zagorsk — намоленные места, где по разным поводам дымят ладаном. Для меня же, пентограмма из этих точек на карте звучит трансляцией одного по сути, но разного по форме обряда, сопровождающего переход души из одного агрегатного состояния в другое — похорон.
Пышная похоронная процессия, выползающая из готического храма — Avignon, обряд очищения путем омовения — Kyoto, скорбь соратников у могилы воина — Ouarzazate, отпевание в деревенской церквушке — Zagorsk, погребальный костер — Jaisalmer.
Высокая пирамида из бревен, в которой есть и пара драгоценных сандаловых. Стоящие вокруг суровые мужчины подливают в полыхающий огонь душистые масла, чтобы ярче горело, молча ждут, когда от жара расколется череп умершего и выпустит душу.
L`oeuvre noire by Kilian
Чертовски хороша коробка — черная, лаковая, с замочком и кисточкой. Флакон простой формы, выглядит строго и дорого. И тоже черный. Цена немалая. Какова доля содержимого в себестоимости? Попробую разобраться.
Cruel intentons by Kilian — tempt me
Искушать Килиана Хеннеси (да, да, фамилия известная всему пьющему коньяк миру) предполагается цитрусово-древесной водичкой на подложке из смол с каплей кастореума. Начальный резкий лимон быстро уходит, герань и кедрово-сандаловая молекула остаются. Герань в сочетании с удовым деревом отдает холодным металлом, слегка неприятно и тревожно. Из быстро подкатывающейся базы фонят шершавые помехи — стираксовая амбра и кастореум, придающий кожаность. Уже через пол часа приходится принюхиваться, чтобы что-то расслышать. Если бы не дешевая кедровая молекула и противный металл, Искушение можно было бы захотеть в коллекцию. Предполагаю, что на горячей коже будет практически одна база. Воплотитель идеи парфюмер Sidonie Lancesseur.
Straight to heaven by Kilian — white cristal
Водянистый, очень очень обычный, практически не отличимый от многих стоящих на полках парфюмерных магазинов мультигендерных свежаков. Настырная химичная морская нота делает его таким скучным в верхних нотах. Некоторое разнооблазие вносит острота мускатного ореха и ладана с крупинками сахара как в Нильских садах Эрмес. В базе тоже все стандартно — амбра, пачули и ваниль, но подобраны хорошо, не кричат. Парфюмер Sidonie Lancesseur.
A taste of heaven by Kilian — absinthe verte
Стартует бодрой жеваной зеленью и сочной и сыпучей одновременно. Но зелени надолго не хватает, ее мягко поглаживает лаванда. поглаживает, поглаживает и заглаживает до полного исчезновения. В финале остаются звучать лаванда, остренькая герань, суховатые пачули, в сочетании с амброй звучащие почти табачно, неплохой мох, очень гуманная доза ванили. Стойкость и скорость раскрытия не выдерживают никакой критики — вся красота проигрывается за какие-то 40 минут. Автор Calice Becker.
Liaisons dangereuses by Kilian — typical me
Милая розочка с разнообразными фруктовыми и табачными полутонами, абсолютно прозрачная, перебитая мегадозой герани и мускуса с металлическим привкусом. Так пахнут садовые ножницы — секатор.
Beyond love by Kilian — prohibited
Врага знаю в лицо, туберозу слышу даже из под первого робкого кондитерского писка кокоса. Вопреки заявлениям, тубероза не ядовитая и не дурманящая, а жирная и вялая как песочное тесто. Совершенно невразумительная, впрочем, как и кокос, который растекается бесформенной теплой лужей. Стираксовая амбра тут совсем лишняя, лучше бы мускусом заполировали эту невнятность. Парфюмер Calice Becker.
Love by Kilian — don`t be shy
Цветочно-фруктово-ванильная и очень амбровая «вкусняшка» с первых нот кричит «я супермегахит линейки, купи меня, сожри меня». У бюджетной и работящей марки Comptoir sud pacifique полно таких композиций.
Их пока шесть. В скором времени выйдут еще четыре.
Резюме — развод на деньги, но коробочки и сам Килиан хороши. 🙂 Зато их (парфюмки) можно дарить без страха сильно промахнуться.